Кристина кивнула. Сейчас ее основная задача ждать и смущаться, так мало, насколько это возможно. Но ждать чего? Ее живот сильно напряжен. Она знала, чего обычно ожидают парни в подобных ситуациях, но находясь в ней сама, не имела ни малейшего представления, чего он ожидает. Раньше она говорила себе, что готова на большее, чем кто-либо мог от нее ожидать, но теперь, когда этот большой, теплый чувак занимает все пространство рядом с ней, ей стало страшно. Может ли это быть настолько же приятным, насколько невыносима эта напряженность?
Они сидели и смотрели через лобовое стекло. Полумилей вниз по реке зиждились остатки Замка Годфри, его желоба и печи придавали схожесть с кошмарным аттракционом ужасов.
– Я была там однажды, – сказала Кристина, указав на завод. Начала разговор, потому что просто сидеть здесь, не произнося ни слова, казалось миллисекундой, похожей на то, когда, после визга шин, не знаешь, последует ли столкновение, и эта миллисекунда все тянулась и тянулась.
– Правда? – спросил он.
– Мы с друзьями как-то гуляли по железной дороге и забрели туда.
– Как там, внутри?
Большим пальцем она протерла влагу с запотевшей бутылки.
– Он… такой большой. И такой пустой. Кроме огромного котла, в котором варили сталь. Он похож на большое черное яйцо с отверстием наверху, он до сих пор лежит там на боку. Наверное, он проклят или типа того. Потому я решила проверить, изнутри. И засунула туда голову.
– Засунула голову?! – сказал он.
– Ну, знаешь, – сказала она беззаботно. – Просто собирала материал.
– Ты действительно хороший писатель, – восхищенно заявил Тайлер.
Она не стала упоминать, что несколько недель после этого не могла спать без ночника, что она никогда не чувствовала такой ненависти и не понимала жестокость близнецов больше, чем тогда, когда они позволили ей это сделать, когда знали, что она сделает, потому что они хотели от нее этого.
Тайлер кивнул. Он вспомнил о своем коротком опыте встречи с Литой и о том, что никогда не мог понять, был ли связан с ней тот букет оторванных кукольных голов, прикрепленных к пластиковому цветочному стеблю, в ночь премьеры прошлой весной.
– Эти Годфри, – сказал он. – Тебе повезло, что та слоноподобная девочка не выпрыгнула и не съела тебя.
– Шелли нормальная, – осуждающе ответила Кристина. Она была удивлена и обрадована собственным заключением, что пришла на защиту другой девушки.
– Я не имел в виду ничего такого, – сказал Тайлер.
– Все в порядке, – произнесла Кристина. – Я просто не знаю, может, мы ее… достали.
Они молчали. Затем, без предупреждения, он потянулся и дотронулся до ее белой пряди. Она вздрогнула. Он убрал руку.
– Прости, – сказал он. – Я… подумал, это круто.
– Все хорошо, – ответила она. – Хорошо… прости. Ты… и должен был.
Она нервно дотронулась до волос. Он тронул свои в том же самом месте. Она поняла, что он играет в зеркало. Засмеялась и подыграла ему. Чувствуя себя более спокойно, она изобразила руками, будто играет джаз, он повторил. Он вытянул губы. О, он сделал это! Она вытянула свои. Он приблизился, она тоже. Она ощутила сладкое дыхание и почувствовала неопытные мальчишеские губы. Мягкую настойчивость его губ. Влажных, двигающихся губ.
Он издал звук, нечто среднее между выдохом и стоном, и не заметил, как растопырились пальцы на обеих ее руках, как она прижала свои руки по обе стороны его лица и полоснула ногтями, затем отпрянула к дверце, выскочила из машины, упав на тротуар, и кричала, кричала, кричала.
Тигель
– Я чувствую, когда ты это делаешь, – сказала Мэри. – Я чувствую, когда ты просто лежишь и волнуешься. Это мешает мне спать. Может, спустишься вниз?
Годфри вяло поднялся и подчинился. На кухне он налил себе скотч и взамен нацедил равное количество воды в бутылку. Он подозревал, что она проверяет. Взглянул на свое отражение в окне, поймал себя в действии, изобразил рукой пистолет.
– Бах, – произнес он.
Разрушение, буквально, потеря целостности. Но если разум может быть описан, как одно из субъективных переживаний мозга, тогда «я» – это набор флуоресцентных нейронных созвездий, где конкретное состояние сознания определяется амплитудой и сочленениями ртутных соединений? И все же: он никогда не был убежден, никогда не был в силах поколебать убеждение: ему есть, что терять…
Он пил. Правда ли его жена следила за ним? Мэри управляла Фондом Годфри, семейным благотворительным предприятием, и, должно отметить, насколько хороша она была, разделяя работу и дом. Но, по-правде, если она и следила, это не было лишено справедливости, с учетом того, сколько он пил, хоть и по своему собственному врачебному наставлению: по его медицинскому мнению, если есть возможность выбирать между физиологическим повреждением, вызванным репрессивным, убивающим нейроны стрессом и интоксикацией, кто выберет первое?
Его глаза уставились на мобильный телефон, но он отвел их. Нет. Только не это.
Уничтожать себя алкоголем – одно дело, но трахнуть Оливию дважды за день впервые за последние тринадцать лет, в беспомощной вспышке потенции, будет насилием над его душой. Опасно даже снова думать о ней, как они трахались на старых местах, думать о ней так, как он думал раньше. Скучать по ней, как он скучал раньше.
Он налил еще ликера в стакан и еще больше воды в бутылку. Входная дверь открылась, застав его врасплох, – он чуть не выронил бутылку. Но это же абсурд. Считать, что его могут поймать на том, что он думает об Оливии. Это полнейший абсурд.
– Лита? – сказал он.
Она зашла на кухню, к его радости. Но теперь у него должна быть причина, почему он ее позвал? Имя, лицо. Он мог бы попросить ее о чем-то большем, взамен самого факта ее существования. Например, сделать аборт. Убить ребенка, убить его, пока еще есть время. Годфри пытался приучить себя к мысли, что нужно стараться видеть потенциальное добро, исходящее из ее решения. Странные вещи случались во время его профессиональной практики. Но они так и оставались в рамках работы; он ненавидел это, ненавидел существо внутри нее и оно заставляло его живот сворачиваться, как от кислоты, каждый раз, когда он об этом думал, что надо сказать, происходило все время. Он постоянно чувствовал себя так. У него появилось знакомое желание осушить одним глотком только что налитый и зажатый в руке стакан.
– Мне сказали, что в полдень тебе звонил молодой человек, – произнес он. (На самом деле, ему сказали, что она ушла гулять с каким-то хулиганом с конским хвостом.)
– О, – сказала она. – Питер.
– Что за Питер? – спросил он.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});